«Мы — дети войны»
Воспоминания о Великой Отечественной войне Николая Ивановича Тишкина публиковались в трёх номерах районной газеты «Приокская нива», декабрь 2010-го — январь 2011-го.
Родился я в 1931 году в селе Троицкое Кошелевского сельского Совета Свердловского района Орловской области. Довоенный период проживал в семье по указанному адресу. Наша семья состояла из шести человек: мама, папа, старшая сестра Мария, я и две младшие сестренки — Таисия и Вера. В селе Троицкое в то время насчитывалось около ста домов. Была в селе церковь, но ее закрыли после Октябрьской революции. Сначала в ней размешалась начальная школа, а потом ее приспособили под зернохранилище.
Перед началом Великой Отечественной войны (в 1938 году) наша семья уезжала на Украину в село Орлянка Запорожской области, потому что в колхозе зерно за трудодни не выдали, ввиду плохого урожая, а без хлеба на одной картошке семье жить было трудно.
Но, прожив в Орлянке одну зиму, из-за необеспеченности жильем мы вернулись в родное село, где оставалась наша хата и огород. Весной посадили картошку (семена оставались в погребе), и казалось, что жизнь наладилась…
Но вот наступил 1941 год, который изменил всю мою жизнь! Тот день, когда началась война, я помню как сейчас. 22 июня 1941 года в селе была свадьба. Стоял солнечный теплый день, и праздничные столы были накрыты на улице около дома. На свадьбе были и мои родители. Гости пели песни, каблучками отбивали чечетку под заливистую гармонь. Мы, дети, резвились и смеялись, подбегали к родителям, они угощали нас мясом, хлебом и вкусными пряниками (в то время это было для нас самым большим лакомством). Казалось, нашему веселью не будет конца…
Но во второй половине дня, верхом на лошади, приехал нарочный из сельского Совета (в то время в нашем колхозе не было ни телефона, ни радио) и сообщил о начале войны. Он рассказал, что гитлеровская армия без объявления войны напала на нашу страну. В прошедшую ночь немецкие самолеты бомбили советские города Киев, Севастополь, Симферополь. Всем военнообязанным и мужчинам призывного возраста 23 июня в 9. 00. надо было явиться на сборочный пункт сельского Совета. При себе каждый должен был иметь кружку, ложку, флягу для воды и продукты питания на двое суток.
Веселье сразу прекратилось, женщины заголосили с причитанием, мы приутихли, и нам стало как-то страшно. Потихоньку все стали расходиться по своим домам. А утром следующего дня мы всем селом провожали мужчин до околицы с плачем, криками.
Жизнь в селе стала серой. Все ходили убитые горем, словно половину села похоронили.
В этот год я должен был идти учиться в третий класс. Но учиться не пришлось. Отец был на фронте, и мне надо было косить и заготавливать на зиму сено для коровы. Я понимал, что теперь маме одной будет очень трудно. Она должна приготовить нам еду, постирать, прополоть огород и окучить картошку, да еще ходить на общественную работу в колхозе. Ведь тогда было такое требование: каждый трудоспособный житель должен заработать в колхозе минимум 250 трудодней, иначе отберут огород, и тогда нашей семье грозит голодная смерть. Вот и приходилось мне со старшей сестрой ходить на общественные работы в колхоз, а трудодни записывать на маму. Там я косил траву, рожь, овес, а сестра ходила на прополку проса, кок-сагыза (тогда его сеяли в колхозах и сдавали для изготовления резины), поливала капусту. Так в труде проходила наша детская жизнь.
Осенью 1941 года в селе стали поговаривать, что немцы уже в Кромах и скоро придут к нам. Мы очень боялись их прихода, не знали, что с нами будет, боялись неизвестности. И однажды утром на краю села стали сильно лаять собаки, затем послышалась стрельба. Мы поняли, что в село вошли немцы. Мама завела нас в хату, усадила на лавку, сев между нами, и приказала сидеть смирно и ничего не говорить немцам. А захватчики ходили по домам, держа наизготовку автоматы.
Черед дошел и до нашей хаты. Один немец встал у дверей, а второй начал шарить по всем углам, на печке и под нею, под кроватями. Под одной кроватью у нас стоял небольшой ящичек с золой, которую мама хранила для сбора сырости с земляного пола. Немец вытащил из чехла штык-нож и стал копаться в золе, повторяя:
— Матка, сало, яйки!
Они ушли, так ничего и не найдя. Позже нас выгнали из своей хаты в худшую, где мы ютились по три-четыре семьи. Сами немцы разместились в лучших и вели себя как хозяева. Они поели всех кур, гусей, овец и свиней, хорошо, что коров перед приходом немцев наши односельчане угнали в сторону Ливен.
В селе немцы пробыли дней десять, потом уехали на своих подводах.
Недолго мы радовались. Вскоре приехали в село другие. Нас опять согнали в ветхие хаты… И так было всю зиму: одни фашисты уходили, а на их место прибывали другие.
Весной приехала какая-то бригада немцев и стала собирать парней и девчат повзрослей, якобы для отправки в Германию на работу. К нам прибежал мой односельчанин и друг Татаров Николай (он был на два года старше меня) и рассказал, что немцы хотят угнать в Германию подростков. Он предложил убежать из деревни и спрятаться в лесочке, расположенном в километре от села. В своем убежище мы пробыли три дня, потом к нам пришла сестра Николая (она была хромая и немцы ее не угнали) и сообщила, что в селе немцев нет. Мы вернулись домой. Так я не попал в Германию (из нашего села отправили пять человек).
Немцы продолжали «навещать» нашу деревню, но подолгу они не задерживались — два-три дня — и уезжали.
Хорошо помню такой случай: произошел он на праздник Святой Троицы (это престольный праздник в нашем селе). Рядом с церковью собрались ребятишки, в саду под липами Сергей, мой однофамилец, играл на балалайке, а вокруг нас стояли немцы. Девчонки танцевали, а Сергей играл и пол частушки:
Пошлитесь, девки, Богу,
Чтоб германец околел.
Третий год уже воюем.
Как собака надоел.
А немцы хлопали в ладоши и кричали: — Гуд, гуд! (Хорошо!)
Еще был случай, который остался в моей памяти. Недалеко от нашего дома стояла немецкая крытая машина, в которой находились одеяла. Ночью задержали одну девицу, которую подозревали в краже одеял. Но та указала на меня и моего односельчанина Гудкова Ивана. Утром фашисты привели нас к машине и через переводчика стали требовать вернуть одеяла, иначе грозили повесить на рядом стоящей раките. Помогли нам избежать гибели соседские женщины. А захватчики пошли к дому той девицы, и она все-таки отдала им одеяла. А ее отец — венгр, знал немецкий язык и уговорил немцев, чтобы его дочь отпустили. Но после этого сам крепко высек ее ремнем.
Помню отступление немцев в 1943 году. Август… Со стороны станции Змиевка слышны разрывы снарядов и стрельба пулеметов. Наша семья на ночь спряталась в погреб. Там зажгли фитиль в стаканчике с керосином и уснули. Мама проснулась на рассвете, а коптушка не горит. Стала ее зажигать -а спичка гаснет. Мама нас разбудила и вывела наверх в шалаш. А мы ведь могли и не проснуться — в погребе не стало кислорода.
Расположившись в шалаше, мы услышали тихую немецкую речь. Фашисты шли по дороге в сторону Кром, то есть в том направлении, откуда в 1941 году входили в деревню. Мы догадались, что немцы отступают.
Начало светать, и в километре от села стали слышаться разрывы снарядов. Позже мы узнали, что это наша «Катюша». Через час после взрывов шли советские солдаты, ехали повозки. Мы выбежали к дороге, где они проходили. Стояли и плакали… Солдаты остановились у колодца и заверили, что больше не пустят к нам немцев. В этот же день у нас за садом по канаве рассредоточилась артиллерия советских войск. Днем мы ходили по деревне свободно, чувствуя защиту, а на ночь забирались в погреб, ведь немцы еще стояли километрах в пяти от нашего села, у деревни Реутово.
На второй день после прихода наших войск солдаты принесли маме постирать гимнастерки. Она нагрела в самоваре воды, постирала и повесила гимнастерки на кусты, за шалашом. Мне приказала присматривать, чтобы кто-нибудь из других солдат не забрал их. Рядом лежал большой валун, я на него и сел. Вдруг послышался визг летевшего надо мной снаряда, который к счастью разорвался в воздухе метрах в ста от меня. Это был пристрелочный шрапнельный снаряд. Мы насторожились, да и наши солдаты не стали так свободно ходить по селу. Через 20-30 минут пролетел второй снаряд, который также разорвался в воздухе, но уже ближе к нам.
Я продолжал сидеть на камне, охраняя гимнастерки солдат, а моя младшая сестренка Тася была у соседского мальчишки в доме, с ними сидел наш солдат и расспрашивал про родителей. И вот летит уже третий снаряд и разрывается в сенях дома, где находились дети и солдат. Меня взрывной волной сбросило с камня. Мама выглянула из шалаша и от взорвавшегося снаряда, буквально в 10 сантиметрах, в стропилу попал осколок — досточкой, прибитой к двери, ударило маму по голове. Все обошлось, а вот сени того дома, где были дети, «улетели» на дорогу. У солдата, находившегося с ними в хате, перебило осколком руку. Нашу семью охранял невидимый ангел-хранитель. После этого взорвались еще два таких же снаряда, не причинив, к счастью, вреда. Позже стало известно, что на колокольне церкви сидел немецкий солдат и корректировал огонь на нашу машину с рацией, которая стояла недалеко от нашего дома. Автомашина «ушла», и огонь прекратился, а немца-корректировщика наши солдаты «сняли» с колокольни.
Советские войска погнали захватчиков дальше. Жизнь в селе стала потихоньку налаживаться, Селяне занимались ремонтом жилья, работали на своих огородах. Я пошел в третий класс. Учила нас Антонина Михайловна Королева. Но весной 1944 года ходить в школу приходилось мало -надо было работать в колхозе, помогать маме.
И вот в один из дней мая мама ушла на колхозную работу со старшей сестрой. Они вручную сеяли рожь и граблями заскораживали поле. А я остался дома с дѳумя маленькими сестренками и выполнял наказ мамы: начистить картошки, прополоть огород. К концу дня пришла почтальонка и принесла треугольный конверт. Это было письмо от папы. Мы с сестренками плакали от радости, когда я читал письмецо. Те чувства просто невозможно выразить словами. Оставив девчонок дома, я побежал в поле, чтобы сообщить маме радостную весть. Не помню, как пробежал около километра, вижу, женщины уже возвращаются домой. На бегу я размахивал письмом, и мама догадалась, что оно от папы. Три года от него не было известий, и мы думали, что он погиб. Не добежав несколько метров, я крикнул:
— Мама, письмо от папы!
Женщины встали на колени, смотрели на церковь, что виднелась вдалеке, молились и плакали… Это были слезы радости, слезы счастья, от того, что хотя бы один мужчина отозвался после трехлетней неизвестности.
Письмо папа прислал из госпиталя, который находился в Ижевске. Туда его отправили после ранения в коленный сустав. Ранение он получил в бою между городом Малоархангельск и деревней Панская Орловской области. Из госпиталя он вернулся к нам осенью, но ходил на костылях.
Те страшные военные четыре года не могут быть забыты! Их нельзя стереть из памяти! Каждый, и стар, и млад должен преклонять голову перед подвигами и мужеством советских солдат, перед простыми русскими женщинами, которые на своих хрупких плечах смогли вынести все тяготы жизни, перед Русью-матушкой, которая помогла всем им бороться и не потерять Веру, Надежду и Любовь! Тот отпечаток, который оставила Великая Отечественная война в наших душах, в душах детей войны, уже не разгладить. Остаётся чтить память погибших, благодарить за Победу наших ветеранов и молить Господа Бога о том, чтобы никогда не пришлось пережить нашим детям, внукам и правнукам того, что испытали мы!
Николай Иванович Тишкин
«Приокская нива»
12.2010 — 01.2011
